|
|
Михаил Барышников, Рудольф Нуреев, Наталья Макарова - эти звезды
балета зажглись на сцене Кировского, ( Мариинского) театра оперы и балета в
60-ые годы. На мировую орбиту они вышли после главного прыжка в своей жизни.
Прыжок был через государственную границу Советского Союза. Они остались на
Западе - и прославились абсолютно. Дома, после этого, их имена официально
произносились только с добавлением "изменник родины". Не официально
их всегда любили и помнили знатоки балета, близкие и друзья. Один из них,
ныне сам лицо официальное, депутат от первого до последнего созыва
Законодательного собрания Санкт-Петербурга Леонид Романков, был другом
Рудольфа Нуреева и хорошим знакомым Михаила Барышникова. Он любезно
согласился рассказать читателям нашей газеты о встречах с гениальным
танцовщиком Рудольфом Нуреевым.
- Когда и как вы познакомились с Нуреевым? Как складывались отношения?
- Это было в конце 50-х годов. Первой с ним, по просьбе знакомой пианистки,
познакомилась моя сестра Люба и пригласила Рудика к нам в гости. Нам всем
было тогда около семнадцати лет. Рудик недавно приехал в Ленинград из Уфы,
жил в интернате при Вагановском училище, которое к
тому времени заканчивал. Он не очень прижился там, видимо, чувствовал себя
одиноко, и мы легко подружились. В первый раз он пришел к нам на обед в
воскресенье в три часа дня, а ушел в три ночи. С тех пор он обедал у нас
почти каждое воскресенье. У нас сложились очень доверительные отношения,
особенно, у Любы. Она тоже занималась классическими танцами и очень
интересовалась балетом. Рудик жил с нами общими интересами. Наступали времена
"оттепели" и появились книги до того невиданных авторов: Ремарк,
Хемингуэй, Цветаева, Мандельштам. Обсуждали живопись импрессионистов. Мы с
сестрой учили английский язык, и Рудик стал брать уроки у того же
преподавателя. Вряд ли он тогда осознанно готовился к бегству на Запад, но в
принципе, знание языка помогло ему там легче адаптироваться. К концу жизни он
прекрасно говорил по-итальянски, по-французски, по-английски, знал другие
иностранные языки. Тихий и застенчивый мальчик из Уфы имел очень высокие
амбиции: он был нацелен на мировую славу. Его амбиции имели под собой
основания. Уже на выпускном вечере в Вагановском
училище, не смотря, на очень сильный состав выпускников, он блистал как
ярчайшая звезда. Я был на этом концерте и слышал, как зрители взрывались
аплодисментами. Он летал по воздуху, делая, как мне казалось, невероятное - вот сейчас по всем законам гравитации он
должен опуститься на пол, а он ещё в воздухе! (Потом он рассказал мне
маленький секрет, как он добивался такого эффекта.) И удивительно точная и
мягкая остановка - приземление, и немыслимый размах в шаге, и струной
натянутые мощные и нервные ноги, и выразительная пластика жестов… Я никогда
не мог понять, откуда в нем врожденный, казалось бы, аристократизм,
благородство поз и движений! Мало того, что он был очень красив - с резким,
немного хищным профилем, нервно вырезанными ноздрями и прекрасной улыбкой, -
но и осанка, движения тела, поворот головы. Выходит граф Альберт, и вы
забываете о сыне многодетного политработника из глубокой провинции, в каждом
самом маленьком жесте читалась многовековая культура дворянского рода!
В Кировском театре его карьера развивалась стремительно. За всю историю
Вагановского училища он стал третьим выпускником, после Нижинского и Фокина,
кто был принят сразу на должность солиста балета, минуя кордебалет. Через
несколько лет репертуар уже строился на Нуреева.
- Вы заметили в нем перемену после того, как он завоевывал себе балетную
славу?
- С нами он был один и тот же. Даже после разлуки длиной в двадцать шесть лет
он остался тем же Рудиком. Он откровенно рассказывал о внутренней жизни
театра, о своих взаимоотношениях с коллегами. Он знал, что дальше его
суждения переданы, не будут. Рудик очень хорошо относился к своим партнершам.
Дружил с Нинель Кургапкиной, хорошо относился к Наталье Дудинской, обожал
Аллу Шелест, считал её выдающейся танцовщицей. Он уже становился легендой
балетного мира. Посмотреть на него приезжали из других городов. Галерка
неистовствовала, когда он танцевал последний акт "Дон Кихота", и
ждала часами у служебного подъезда.
- Насколько я знаю, Нуреев рано начал выезжать за границу. Делился ли он с
вами впечатлениями о той жизни? Как складывались его взаимоотношения с
советской властью? Грозила ли ему участь "невыездного"?
- Еще в 1959 году он получил в Вене золотую медаль на Фестивале молодежи и
студентов. Побывал в Египте и ГДР. Привез нам с сестрой из Египта по
сувенирному фараону, а себе - удивление и восторг зарубежных ценителей
балета. Бытовые стандарты жизни у нас и на Западе мы никогда не сравнивали.
Но он жадно интересовался музеями, балетной жизнью в других странах, и потом
нам рассказывал "как у них". Конечно, Рудика пугала участь стать
"невыездным". Этим и объясняется его
осторожность в "опасных" разговорах о наших советских порядках,
которые мы, конечно, вели между собой. Но Рудик предпочитал отмалчиваться,
хотя слушал с интересом. Однажды я предложил, в шутку, написать либретто
балета по краткому курсу ВКПб. Там бы Ленин и
Сталин танцевали па-де-де, Хрущев - гопак, Фурцева - влетает
с русской пляской… Я думал, что он эту тему подхватит, но нет. Он
очень дорожил своей карьерой в Кировском театре и мечтал танцевать как можно
больше. Но в мыслях все-таки "проигрывал" разные варианты
существования. Однажды я провожал Рудика до метро и неожиданно он спросил:
"Что бы ты сказал, если бы я остался на Западе?" Я ответил ему вопросом
на вопрос: "А ты знаешь, что такое ностальгия?" Рудик задумался.
Помолчал. Потом говорит: "Забудь эти слова. И, пожалуйста, никому не
говори". Я и сам знал, что при малейшем намеке он станет "невыездной" - и прощай так удачно начинающаяся
мировая слава. Четверть века я держал обещание молчать. Даже сестре ничего не
рассказал.
- И, всё-таки, было ли для вас неожиданностью, что Нуреев остался на Западе?
-Абсолютной неожиданностью. Как-то так получилось, что я один провожал
его в тот последний раз, когда он ещё был "советский". Кировский
балет вылетал на большие гастроли в Париж и Лондон. Весь репертуар был
построен на Рудика в главных партиях, и он готовился танцевать, а не выяснять
отношения с властью. Решение остаться в Париже он принял спонтанно, а
вынудили его обстоятельства. Сотрудники ГБ хотели снять его с гастролей за
якобы, слишком вольное поведение в Париже, и вернуть в Москву, тогда как вся
труппа вылетела в Лондон, продолжать гастроли. Но Рудик, как известно, в
аэропорту Ле Бурже, обошел своих охранников, прыгнул через барьер в толпу
поклонников и попросил политического убежища во Франции. Это было 16 июня
1961 года. Кстати, Нуреев был первый артист советского балета оставшийся на
Западе. Его биографы подтверждают, что в тот раз он не имел осознанного
желания не возвращаться СССР, наоборот, он готовился к новому балету
"Легенда о любви". Но так получилось, что сказанное мною в Пулково:
"Пока", растянулось на двадцать шесть лет.
- Как вы узнали о том, что он остался, и поддерживали ли с ним отношения в
советские времена?
- Узнал по "Голосу Америки". Очень расстроился, потому что понимал,
вряд ли мы увидимся снова. Было ощущение огромной потери, при чем не только
для меня лично, но и для всех наших. Встреч, конечно, все те годы не было, и
быть не могло, ведь его объявили изменником родины и вынесли приговор - 7 лет
тюрьмы с конфискацией. Но косвенно, наши отношения не прерывались. Мы с
сестрой получали в течение многих лет от нашего друга англичанки Шейлы Дафин
журнал "Dance and dancers". И хотя цензура старалась изымать
журналы, в которых упоминался Нуреев, иногда их лень и невежество играли нам
на руку, и информация проскальзывала. Мы следили за его карьерой, знали,
когда проходят премьеры, читали или слышали по "голосам" о его успехах.
Как-то мы получили на пару ночей его "автобиографию" на английском
языке. Помимо крайне интересного для нас жизнеописания, нашли там и несколько
строчек о себе (мы там выведены для конспирации под фамилией Давиденко). Там
были какие-то очень теплые слова (цитирую по памяти): …"тот день был
замечательный, я видел моих друзей, и, возвращаясь от них, летел как на
крыльях…" Через тридцать лет Рудольф подарил мне эту книгу с надписью:
"Крылья немного отяжелели, но радость от встречи была, как тогда…"
- Как вы встретились, после того, как "стало можно"?
- Когда твои знакомые становятся богатыми или знаменитыми, то невольно
стесняешься напомнить им о себе - не хочется, чтобы могли заподозрить в
корыстном или снобистском интересе. Всегда мне казалось, что лучше дождаться
"встречного жеста". Этот "жест" Рудика явился в виде
очаровательной парижанки Дус Франсуа. Она с трудом разыскала нас в 1988 году.
Так мы узнали. Что он помнит нас, хочет видеть, ничего не забыл… Впервые ему разрешили прилететь в СССР, чтобы повидать в
Уфе умирающую мать. О том, что мать больна, ему сообщила моя сестра. Она
послала ему письмо из Душанбе, в надежде что оттуда адресат с фамилией Нуреев
не вызовет подозрений. Ни одно письмо, отправленное из Ленинграда, до
Рудольфа не дошло. Люба встречала его в Москве и провожала в Уфу. Но он
опоздал, мать его уже не узнала. Я увиделся с ним впервые после прощания в
1961 году, когда он вернулся из Уфы в Москву. Мы ехали час из аэропорта на
обед к Лиепа, и это был час наиболее искреннего, свободного разговора. Он
говорил о детстве, о матери, о том, что он сделал в балете, о смысле своего
существования…
- Я знаю, ваши отношения продолжались до самой смерти Нуреева. Расскажите о
них, пожалуйста.
- Он пригласил нас с сестрой в Париж. Две недели мы его ждали у него в
квартире и четыре дня провели вместе. У него в доме громадная коллекция
бронзовой скульптуры - обнаженные мужские фигуры. Я-то, дурак, привез ему в
подарок картину в стиле "мирискуссников" - очень хорошую, на мой
взгляд, работу Веры Павловой, но с обнаженной девушкой, входящей в озеро на
переднем плане. Люба гостила у него на острове в Средиземном море, недалеко
от Капри. Остров, кстати, принадлежал раньше известному балетному танцору
Леониду Мясину. В это время он был очень увлечен дирижированием и постановкой
балетов. К своему "классическому" прошлому охладел. Говорил:
"Это не интересно". Мы уже знали, что он болен. Но Рудольф был
человеком исключительного мужества и не сдавался болезни. Более того, он
очень хотел ставить балеты в Петербурге. Он очень хотел ставить
"Щелкунчика". На остров к нему приезжал в гости Анатолий Собчак, и
они обсуждали это. Собчак говорил, что Рудику можно будет работать в
Эрмитажном театре.
- Он и в Петербург прилетал в 1989 году уже больным, но тогда об этом не было
широко известно и он, в общем-то, разочаровал своих поклонников, когда
танцевал в "Сильфиде".
- Но он очень хотел вновь выйти на сцену Кировского театра. Для него это было
важно. В одном из своих интервью он сказал: "Мой багаж портативен. Это
танец, я могу его взять куда угодно и танцевать где угодно. Но больше всего я
бы хотел танцевать в серебристо-голубом Кировском театре". Настоящего
возвращения на родину у живого Нуреева все-таки не получилось. Теперь мы
знаем, что виной была смертельная болезнь. Но тогда об этом широко не было
известно, и его поведение в театре и со старыми знакомыми показалось
неестественным и не понятным. Он привез целые чемоданы еды на случай голода
(тогда у нас с провизией действительно было проблемы). Он нервничал,
постоянно что-то пил из маленькой фляжки, то говорил с нарочитым акцентом, то
переходил на простонародный говор. Никто не понял тогда чувств артиста. Он
очень хотел быть "своим". Поэтому, наверное, не привез своих
балетных костюмов, а выбирал для Джеймса в "Сильфиде" костюм из
костюмерной Кировского театра. Но "свои" его не приняли. Ему
аплодировали как заезжей звезде, как кумиру прошлого. Но коллеги недоуменно
говорили: "Зачем он приехал в таком виде?" А у него просто не было
сил танцевать лучше. Это было последнее его посещение Кировского театра.
Вообще он был в Петербурге несколько раз. Свой последний день рождения 17
марта 1992 года он встретил у нас на Чайковского. Были Джером Роббинс, Нинель
Кургапкина, Константин Заклинский с Алтынай Асылмуратовой, Владислав
Чернушенко, Дус Франсуа. Звонил телефон, его поздравляли… Последняя премьера
в его жизни состоялась в том же 1992 году в Гранд
Опера. Он поставил "Баядерку", но не смог выйти сам, его вывезли на
коляске, и поднявшаяся с мест публика неистово аплодировала. А совсем скоро
те же самые танцовщики красиво, на вытянутых руках пронесли по лестнице
Парижской оперы гроб с его телом. Рудольф Нуреев скончался в возрасте 54-х
лет и похоронен на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в Париже.
|
|
