Танцор,
бежавший из клетки
Рудольф Нуреев и Джеймс Уайет:
натура и художник
2002-10-16 / Мэлор Стуруа
Недавно
в нью-йоркском Линкольн-центре
в Публичной библиотеке театрального искусства прошла выставка под названием
"Уловить образ Нуреева". Там экспонировались около 40 полотен и
рисунков художника Джеймса Уайета, на которых
запечатлен один из величайших танцоров прошлого века.
Потомственный
художник, 55-летний Уайет с юных лет питал страсть к
морю. Эта страсть подвигла его купить небольшой островок Монхегэн
в штате Мэриленд, где он живет в доме, который в свое время построил для себя
великий американский художник Рокуэлл Кент. "Я
родился и рос на берегу моря, - рассказывает Уайет. -
Дед нас часто брал на Монхегэн. Жизнь на острове
интригует меня. Это как микрокосм". Сдружившись с Нуреевым, он заразил и
его любовью к островной жизни. Нуреев тоже купил остров - у берегов Италии. По
мнению художника, "Нуреев сам был как остров. Он был миром самим в
себе". Здесь невольно вспоминается хемингуэевское:
человек - не остров, он не может быть один. Нуреев, вращавшийся в высшем свете
Европы и Америки, знавший королеву Англии и Жаклин Кеннеди, так и остался, по
существу, одиноким человеком.
Вторая
страсть Уайета - балет. Еще 17-летним пареньком он
написал портрет Линкольна Кирстина, человека,
которому Америка обязана классическим балетом. Это Кирстин
привез из Парижа Джорджа Баланчина и долгие годы
возглавлял вместе с ним Нью-Йоркский Сити-балет - колыбель классического танца
в Новом Свете. Именно Кирстин привил художнику любовь
к балету, именно его Джеймс попросил устроить ему знакомство с Нуреевым.
Поначалу эта просьба пришлась не по вкусу Кирстину,
который, как и Баланчин, недолюбливал своевольного и неуправляемого Нуреева -
звезду, не желавшую светить ровным светом среди остальных солистов Сити-балета.
Но затем Кирстин сам зажегся этой идеей, и художник и
танцор стали частыми гостями в его доме. Для Уайета
Нуреев оказался главным объектом творчества.
Джеймс
нарисовал сотни эскизов и полотен с нуреевской
натуры. Задача усложнялась тем, что, по словам Уайета,
"Нуреев был помешан на своем искусстве и на самом себе". Никто из
знаменитых людей, которые позировали художнику, не был столь озабочен, как
Нуреев, тем, "как они будут смотреться". "Он хотел видеть все. И
это чуть меня не доконало, - говорил художник. -
Рассматривая в ходе работы мои наброски, он иногда говорил: "Моя нога
много красивее, чем эта".
Впервые
художник и танцор встретились лицом к лицу в 1975 году в знаменитом
нью-йоркском артистическом кафе "У Элианы"
на Второй авеню в Манхэттене. На первых порах Уайет ходил в театр, наблюдал за тем, как Нуреев
гримируется и одевается, смотрел спектакль из-за кулис. Художник сразу же решил
не рисовать Нуреева в танце. "Танцор всегда в движении. Рисовать его
танцующим было для меня оксюмороном, абсурдом, - говорил он. - Танец - нечто
эфемерное и ускользающее, он, как иллюзия. В кино он выглядит абсурдным, а
танцоры напоминают дергающихся марионеток".
Художник
и танцор подружились. Они часто вместе ужинали, ходили
друг к другу в гости, посещали картинные галереи и вечеринки. Нуреев ездил на
семейную ферму Уайетов в Чэддс-форд,
штат Пенсильвания. По словам художника, "Нуреев напоминал пантеру, расхаживающую
по дому. Вне сцены он был таким же, как на сцене, хотя он меня больше
интересовал как человек, личность, а не как танцор. Я хотел рисовать его не
потому, что он великий танцовщик, а потому, что он обладал исключительной
внешностью, удивительным магнетизмом".
В
беседе с критиком "Нью-Йорк таймс" Мелом Гассовом
художник вспоминал, как он наблюдал "разминку" Нуреева перед началом
балета "Pierrot Lunaire"
в театре "Юрис" на Бродвее. Облаченный в
белые одежды Пьеро, Нуреев как бы погружался в свою роль. "Это было
маниакальное зрелище - движения, арабески, вращение. Доведя себя до
лихорадочного состояния, танцор выбегал на сцену... Нуреев на моих глазах
превращался в Пьеро. Сначала я только наблюдал за этой метаморфозой, а затем
пытался схватить ее карандашом..."
Мне
не выпало счастья наблюдать за тем, как Нуреев вживался в образ Пьеро, но я
видел его танцующим эту партию на сцене "Юрис".
В исполнении Нуреева меланхоличный Пьеро выглядел временами
бунтарем-революционером, а временами - классическим "лишним
человеком" со страниц великой русской литературы. Такую трактовку образа
Пьеро мог дать только артист, бежавший из советской золотой клетки.
Я
не был знаком с Нуреевым лично. Но связывает меня с ним такой эпизод. В конце
60-х годов на сцене Ковент-Гардена в Лондоне поставили "Лебединое
озеро" с Нуреевым и Фонтейн в главных партиях. Я
обратился в администрацию театра с просьбой выделить мне "билет для
прессы" на премьеру. Какая-то дама высокомерно отказалась это сделать:
"Зачем вам билет, ведь вы все равно не напишете рецензию на спектакль, а
если даже и напишете - ваши газеты ее не напечатают!" Она была абсолютно
права, но я почувствовал себя оплеванным. Имя Нуреева в Советском Союзе
находилось под запретом. Но тон администраторши задел меня. Я набросал записку
на имя Нуреева с описанием случившегося и просьбой о билете и вручил несколько
огорошенной даме. На следующий день она позвонила мне и сказала, что я могу
забрать два билета в кассе. Не знаю до сих пор - было ли это сделано по воле
Нуреева или моя отчаянная просьба проняла администраторшу? Но до сих пор помню
ощущения тех дней: радость от приобщения к великому искусству, отравленная
подлым страхом - а что если мою записку передали в Интеллидженс
сервис и ее агенты начнут шантажировать меня ею? Разумеется, никакой рецензии я
не написал и в редакцию не послал - это было бы просто бессмысленно...
Но
вернемся к нашему повествованию. Уайет вспоминает,
что как-то у него возникла мысль: "Дабы уж слишком не обременять танцора,
надо взять в качестве замены профессионального натурщика с телом, анатомически
похожим на нуреевское, чтобы тот позировал вместо
Рудольфа". Когда Нуреев узнал об этой затее, он пришел в бешенство.
"Я буду позировать только сам!" - воскликнул он. Рудольф был не
только великим артистом, но и великим нарциссом. Он гордился своим телом и
часто демонстрировал его, расхаживая по студии художника нагим.
Любопытная
деталь. Выставка "Уловить образ Нуреева" до
нью-йоркского Линкольн-центра была показана в
Кеннеди-центре в Вашингтоне. Устроители вашингтонского вернисажа потребовали от
художника снять с экспозиции портрет нагого Нуреева. Но вот в Линкольн-центре
"спорная" картина была выставлена. Жители берегов Гудзона, видимо,
более терпимы, чем бюрократы, обитающие на берегах Потомака.
Однажды
Уайет познакомился со знаменитым культуристом,
ставшим голливудской кинозвездой, - Арнольдом Шварценеггером. Энди Уорхол советовал ему сделать
портрет этой массы бугрящихся мышц. Художник пригласил Шварценеггера и Нуреева
отужинать у него дома. Но их встреча оказалась провальной. Голиаф,
разволновавшийся от встречи с Давидом, нервно ляпнул
явную чушь:
-
Как часто бываете вы в России?
-
Каждый день! - отрезал Нуреев.
С
этого момента он больше не произнес ни одного слова в течение всего вечера и вообще
отказался общаться со Шварценеггером.
Вспоминая
об этой истории, Уайет добавляет: "Физически эти
два человека были контрастными. Нуреев обладал телом пловца, а Шварценеггер был
гуляшом из мускулов".
Смерть
Нуреева в
***
Я
невольно вспомнил эти слова художника, когда остановился перед написанным им
портретом Нуреева в костюме и гриме Пьеро. Нуреев на этой картине как бы застыл
в последнем поклоне, а тень, которую отбрасывает его согнутая фигура, страшно
напоминает контуры гроба...
Нью-Йорк-Миннеаполис