«Какой эгоизм — не думать о тех, кто остался»
В свою крошечную каморку Люся, хористка Кировского театра,
зазывала приятельниц-балерин. Они служили моделями для ее мужа-художника.
Среди разговоров о том о сем детское ухо
однажды уловило имя — Рудик. Наверное, это
маленький мальчик, подумала я. Но мой дядя Рубен сказал, что
он великолепный танцовщик, всего на год его младше и тоже
из Уфы.
Тощие, изломанные балерины дополнили портрет: этот Рудик
Забытое было имя всплыло еще раз, когда Рубен
приехал к нам погостить. Он показал бабушке любительский снимок: двое
стиляг в светлых плащах и брюках-дудочках на ветру
у Эрмитажа. Сказал, что Нуреев остался ТАМ. Прыгнул через кордон
в парижском аэропорту, прямо в объятия полицейских. Бабушка
всплеснула руками и стала вздыхать. Ну все,
решила я, теперь его лицо заштрихуют химическим карандашом.
Но бабушка вернула карточку и сказала:
— Какой эгоизм — настолько не думать о тех, кто
здесь остался. Об отце, матери, сестрах — с
Я подумала, что теперь их, наверно, посадят
в тюрьму, аккуратное кирпичное здание на улице Достоевского.
В
— Папу, конечно, таскали. Они с мамой ему написали,
заклинали вернуться…
— А если бы он вдруг взял и вернулся?!
Розида Хаметовна
поглядела исподлобья: ясно, проиграли бы все.
Главное в том разговоре осталось между строк — обида,
с которой жила семья после прыжка Рудика
в аэропорту Ле Бурже… Вот
цена успеха.
Мать не узнала «блудного сына»
«Я удивлен тем, как мало вы хотите. Средний американец
хочет свободы, а советский человек — меньшей подавленности.
Мы желаем удовольствий, а вы — меньшей боли. Вы рады небольшому
глотку радости, боитесь взять ведро счастья и захлебнуться им…». Это слова
Дэна Брюна, американского психолога.
А Нуреев был как раз из тех, кто не боялся
захлебнуться счастьем. Может, взлет просто невозможен без эгоцентризма? Без
жертв?
Ноябрь
На трапе одинокий пассажир ненашенского вида. Высокие
зашнурованные ботинки, длинное, свободное пальто, замысловато намотанный поверх
него шарф. Держится очень прямо, кажется высоченным. Вспышка, щелчок, Нуреев
заметно вздрогнул и на секунду замер. Улыбающийся мужчина спешит
объяснить:
В редкой толпе встречающих его несмело окликнула женщина
в кургузой шапке. Узнав сестру Розиду, Нуреев
заулыбался.
Утром Воног втиснул в багажник «жигуленка» огромную сумку гостя. День складывается удачно:
сейчас возле дома матери он повторит свою просьбу. Но случился облом.
«Я ведь уже сказал», — отказ отдавал металлом.
Рудольф давно приучил свет к тому, что может обитать лишь
в шикарных интерьерах, и не мог допустить такого размывания
имиджа. Но пугала его даже не убогость декораций, а неопределенность
сценария: за все это время отец с матерью прислали ему
одно-единственное письмо.
Чутье не обмануло: не судьба была Рудольфу получить
родительское прощение, как ни нуждалась в нем тогда его уже
измученная душа. Мать, по словам Розиды Хаметовны, была уже настолько плоха, что «блудного сына»
не узнала.
Так что через полтора часа он вышел заметно подавленный,
и они покатили в оперный, где Нуреев с
Там заканчивалась реконструкция, вешались хрустали, клались
дорогие паркеты и внутрь не пускали. Но вахтерша смекнула, что за птица к ним залетела,
и к прибытию в театр директора башкирской оперы директор оперы
парижской уже начал экскурс в закоулки своей памяти.
«Вот бы ты тут изобразил что-нибудь!» —
простодушно попросил Воног. Не успел
он настроить камеру, как Нуреев внезапно прыгнул. Фотограф запомнил
то, что снять не успел: сумерки, полутени, энергетика огромной черной
птицы… «Что, перекрытия — металл?» — спросил Нуреев у директора.
«Что вы, настоящая корабельная сосна!» — обиделся Ирек
Ахмадеев. Нуреев потрогал ногой пол: «Металл…»
Надолго застрял возле стенда с любительскими фотографиями, стал называть
фамилии — многих помнил. Им тут же бросились звонить.
Но и это увязло в сумерках — телефоны молчали.
Поехали в хореографическое училище, но охранник
не пустил — выходной. В Нестеровском
музее не дали сфотографироваться возле приглянувшейся картины. Нуреев
остановился на улице возле кривого деревянного сортира:
«Такого я больше нигде не видел, сними меня тут». На этот раз
заупрямился фотограф.
«Ты хотел к отцу на кладбище, здесь
рядом», — предложил он в слабой надежде на «шекспировский»
план. Рудольф холодно ответил, что передумал.
Вспоминаю скупой телесюжет
из Ленинграда. 1989 год. Нуреев в шотландской юбке Джеймса
из «Сильфиды» сидит в кресле прямо на сцене, его обтекают
прыткие репортеры. Несколько фраз в камеру. Фотовспышки слепят глаза. Пот
стекает по напряженному, почти до судороги, лицу. «У него СПИД,
и, значит, он умрет…»
Розида Хаметовна
с сыном Витькой летали на похороны. Люди гадали, сколько
им отвалил миллионер. Потом за них обиделись. Хотя Розида вернулась в норковой шубе. А Витька
подобрал на помойке захудалую дворнягу и назвал ее Солорией — в пику почившему дядьке: пусть знают,
ему от него ничего и не надо было.
— Оказывается, 15 лет со дня смерти Нуреева. Смотрел
вчера документальный фильм, — возбужденно говорил в трубку
знакомый. — Какой ужас, почти все разворовано Фондом! А еще говорят,
в России воруют! И зачем он состояние этому Фонду завещал?
С родственниками поступили
— Хотел, чтобы балет развивался, чтобы помогали талантам…
Наткнулась на интервью с племянником Нуреева, Юрием
Евграфовым, сыном Розиды. Осторожное, словно человек
дал клятву: ничего лишнего. Деньги, мол, Фонду оставил, поскольку
не хотел, чтобы родственники платили большой налог…
«Покажите мне хоть одного татарина!»
Теперь в Уфе на здании театра оперы и балета
висит бронзовый барельеф Нуреева, проводятся международные фестивали его имени.
Однажды на такой фестиваль пожаловали прима-балерина «Гранд-опера» Карин Аверти, руководитель
агентства «Грюбе-Балет-Опера» Беатрис
Грюбе и еще одна странная дамочка. Все обращали
внимание на ее блестящие резиновые сапоги, в каких ходят
в деревнях колхозницы, и лисью шапку клобуком.
— О, какая у вас шапка! Прямо наш национальный
убор, — воскликнул
— Будь другом, возьми бабушку на себя, — попросил
директор театра Слава Стрижевский. —
— Жанна Оди-Ролан, —
представилась она, улыбаясь медовыми глазами, и ее ястребиный нос
покрылся мелкими морщинками.
Оказалось, «бабушка» — во Франции известный персонаж:
вдова сенатора и близкий друг самого Шарля де Голля.
При имени Нуреев губы Жанны ползли вверх, она молодела
на глазах. Любовь! Причем фанатичная. Когда в
— Вы знаете, от него исходили особенные флюиды. Все судачили о его невероятной сексуальности. Думаю, так
оно и было. После его выступления хотелось совершить
На праздничном ужине после бокала шампанского Жанна шепотом
попросила показать ей хотя бы одного… татарина. За спиной
Думаю, впечатлительную француженку будоражили слова самого
Нуреева: «Я не могу точно определить, что значит
для меня быть татарином, а не русским, но я ощущаю эту
разницу. Наша татарская кровь течет
На прощание Жанна подарила мне снимок его могилы: роскошный
восточный ковер покрывает огромную шкатулку. «Это что, настоящий?» —
не удержалась я. «Нет, из
«Сцена, занавес, все, что за ним происходит, — вот моя
страна, вот моя национальность и вот мое место жительства», — написал
он в своей «Автобиографии».
В этой стране он прописан навечно
Справка «Недели»
Рудольф Нуреев родился 17 марта 1938 года
в поезде Москва-Владивосток, на станции Раздольная Иркутской области.
Начал танцевать в детском ансамбле уфимского Дома учителя, в
Считается, что Нуреев совершил революцию в классическом
балете, создал свой, совершенно новый язык танца. Он пользовался огромной
популярностью на Западе, с бешеным успехом выступал
на подмостках всех крупнейших театров мира… И как
танцовщик остался практически неизвестным у себя на родине.
Признан самым успешным бизнесменом среди танцовщиков
(с состоянием примерно $80 млн)
и уж наверняка был наилучшим танцовщиком среди миллионеров. Умер в
Гузель Агишева