Маска, ставшая лицом

       О выходках Нуреева написано уже столько, что не хочется все эти истории повторять. Экстравагантность в нем слишком часто соседствовала со вспышками гнева, пощечины раздавались едва ли не направо и налево (под горячую руку попал однажды и хореограф "Гранд-Опера" Ролан Пети, что не помешало последнему опубликовать свою фотографию с Нуреевым в своих мемуарах) -- боже, разве в анекдотах состоит портрет личности? Анекдоты характеризуют лишь окружение.
       Зато Нуреев показал, что главным в таланте является страсть к жизни. Жажда познания. Та самая Личность, которую так упорно давила его родина во всех своих согражданах, самых даровитых заставляя разговаривать шепотом. Многие ведь и до сих пор не в силах заговорить в полный голос.
       Но и для Запада этот неожиданно раскрывшийся цветок долгое время был непривычным. Ибо поначалу только рок-звезды могли позволить себе подчеркнутую несветскость. Нуреев же, представитель "королевского искусства", принял на себя чужие одеяния. И они оказались ему впору. Так что даже туфли, сброшенные им на глазах у королевской семьи на частной английской вечеринке, изумили, но не шокировали. Ведь он танцевал! А они так жали...
       После него вкус этой естественности распробовали все, включая спортсменов. В мире тенниса, еще одного заповедника консервативных традиций и "хороших правил", кто был больше популярен -- техничный, но высокомерный и замкнутый Иван Лендл или взрывной, шумный Андре Агасси?
       Другое дело, что для многих яркость является частью шоу-бизнеса. Они строят себя (если не мучительно корежат), пытаясь достичь уже пройденных другими высот. Из Нуреева же лезла натура. С которой он, похоже, и сам не всегда мог справиться.
       С друзьями и коллегами, к которым испытывал уважение, был порою очень мил и уж всегда предан как друг. Но колючесть его возрастала по мере приближения к нему. "Остальные ведь общаются с моей маской, а тебе достается оригинал", -- и в России, и во Франции эту фразу слышали от него влюбленные женщины, ведшие его дела и спасавшие по мере сил от невзгод мира.
       Хотя Нуреев никогда не отличался завистливостью и, как бы ни уставал за день, стремился каждый свободный вечер посмотреть на чужую работу, больше всего его недолюбливали коллеги. Для чего было немало поводов. Еще в России славился тем, что не любил "подкручивать" партнерш, полагая, что, раз те вышли на сцену, пусть сами и крутят пируэты. А он не грузчик. А уж как он задерживал те же антракты: до часу доходили паузы на дневных спектаклях Мариинки, если Рудик решал наконец-то отказаться от дурацких мешковатых штанов в последнем акте "Дон-Кихота", а вся администрация театра в ужас приходила от самой возможности изменить костюм. Это же святотатство!
       Став в 83-м художественным руководителем парижской "Гранд-Опера", он первым делом сам станцевал все премьеры. Пообещав оставить сцену в 45, так и не нашел в себе сил сделать этого. Чем вызвал немало раздражения у подраставшей смены. Из-за его грубости Сильви Гиллем, первая звезда "Гранд-Опера", вынуждена была покинуть берега Сены и отправиться на Альбион, искать там славы и счастья.
       Сам Нуреев, видимо, не видел в этом разрыве с примой ничего страшного. Он примерял его на собственную биографию, биографию типичного космополита. Впрочем, расставание с родиной для человека, воспитанного кондовыми патриотами, не проходило безболезненно. Шок после побега оказался настолько сильным, что долгое время он даже отказывался встречаться с русскими и не читал русских газет. И только с годами перестал бояться измучившей столь многих эмигрантов "Ностальгии Ивановны" и даже специально уже ездил на Лазурный берег на выступления бакинского балета, чтобы повидаться с друзьями молодости.