ИНТЕРВЬЮ С ШАРЛЕМ ЖЮДОМ

 

 

 

- Вы принадлежите к людям, которым Нуреев, будучи художественным руководителем "Гранд-опера", не только доверял ведущие партии, но и которых привлекал к гастролям собственной труппы "Нуреев и друзья"…

 

- ...Он тогда увлекался современной хореографией и дал мне роли в "Ореоле" Пола Тейлора и "Аполлоне" Баланчина.

 

- Но ведь главное, что сделал Нуреев за время своего правления, - это восстановил в "Гранд-опера" сдавшую было позиции классику?

 

- Да, причем с самых первых шагов. Он восстановил практически весь классический репертуар, который узнал в Кировском театре. В танце он был одержим, особенно в той хореографии, которую создавал сам, и требовал, чтобы артисты не меняли в тексте ни крупинки. Танцовщики при нем очень прогрессировали, особенно мужской танец. Конечно - ведь он пришел с русской школой и уже хорошо знал мировой балет. И потом, он полностью принадлежал танцу.

 

- Говорят, он был жестким.

 

- Даже грубым. Но не с теми, кого любил, а с теми, с кем работал, и к танцовщикам он все-таки был внимателен. Говоря откровенно, он был жесток со своими артистами так же, как и я сейчас, руководя Балетом Бордо.

 

- На российского зрителя обрушился поток текстов о Нурееве, написанных литераторами. Интересно увидеть его без прикрас и домыслов, даже внешне: как он одевался, как двигался вне сцены и официальных встреч?

 

- Ну, вы наверняка знаете: вязаная шапочка глубоко натянута, черное пальто в пол, громадные туфли на толстой подошве. Очень любил тыкать пальцем, таким вот жестом (Жюд изображает "перст указующий", очень по-русски) и говорил всем "ты!!!". Он такой ходил всегда - скрюченный, шаркая, плечи вниз, но как только кто-нибудь его узнавал: "О, Нуреев!" - сразу же весь как будто вырастал и распрямлялся, начинал сиять.

 

- С артистами он тоже общался в указующем стиле?

 

- Всегда. Говорил: "сделать так", "взглянуть так". А магнитофон, например, называл "сумка с катушками".

 

- Вы помните, когда впервые его увидели?

 

- О! Я же был мальчишкой, учеником балетной школы в Ницце, а Нуреев тогда танцевал с Марго Фонтейн. Такое не забудешь. Он пришел на школьную репетицию, посмотрел на меня и сказал, что я буду хорошим артистом. Кажется, тогда я по-настоящему полюбил танцевать. А через два года узнал меня уже в кордебалете Гранд Опера, когда я выдержал туда конкурс. Это было в 1973 году, он тогда танцевал "Лебединое озеро" с Натальей Макаровой.

 

- Конечно, вы не ожидали, что он вас узнает?

 

- Еще бы. Он стал для меня намного больше, чем великий танцовщик; он был почти отцом. У нас было что-то общее. Мне не надо было говорить с ним, достаточно было посмотреть в глаза. Оттого, что я знал его достаточно близко, не было нужды говорить, как большинству людей, для коммуникации.

 

- Это правда, что он на репетициях ругался по-русски?

 

- Обычно - "п..да". Или еще - "ж...". Ему так нравилось. Когда злился на артистов, называл их "Иванович": "ты - Николай Иванович". Он сам никогда не давал себе спуску и терпеть не мог, когда кто-нибудь ленился. Даже роль отдавал не тому, кто способнее, а тому, кто больше трудится, приговаривал: "Если ты работаешь, то успех обязательно придет". Он заставлял молодых пахать.

 

- Вам теперь пригодился его опыт руководителя?

 

- Всегда, когда я говорю с танцовщиками, слышу голос Рудольфа. Я знаю почему. Он говорил: чтобы сделать карьеру долгой, надо быстрее двигать молодых. Но танцовщики не сразу понимают, что ты им даешь: они слишком юные. А Рудольф был очень экспрессивным, и, если кто-то этого не понимал, доходил до бешенства. Он требовал, чтобы тело не было пустым.

 

- Правда, что к нему на класс просились известные люди?

 

- Ну, большим другом Рудольфа был Бернстайн. Когда он приезжал в Париж, то неизменно становился к балетному станку. Вообще Рудольф знал всех-всех, вокруг него всегда были звезды, не важно - политики, искусства. Где бы он ни очутился, его тут же знали все: ведь он был гораздо больше, чем танцовщик.