Страничка о Нурееве

 

Лилия Шарипова

Прогулка по музею Рудольфа Нуреева

 

Вообще-то такого музея пока в Уфе нет. Есть только уголок в музее Оперного театра, отведенный фотографиям и документам нашего великого земляка. Но именно здесь охотнее всего останавливаются посетители. И вы, даже мельком, издали увидев его фотографию - портрет размером в человеческий рост, не смогли бы противиться его влекущей магии.

Почти вся фотоэкспозиция посвящена звездному периоду жизни Нуреева, где он запечатлен в зените своей славы, красоты таланта. И только один небольшой стенд - о далеком послевоенном прошлом, когда на улице Зенцова, в тесной комнатушке жил вместе с родителями и сестрами вихрастый уфимский мальчуган Рудик Нуреев.

Вглядываюсь в детские снимки. Может быть, мне кажется, но что-то отличает его от лиц сверстников. В нем нет обычного для такого возраста простодушия и открытости, словно он уже тогда сознавал свою отмеченность: приподнятый подбородок, прищуренные глаза, едва заметное пренебрежение чудится в уголках рта. Гордый был мальчишка...

- Он у нас по дому ничего не делал, - рассказывает сестра Рудольфа Розида, любезно согласившаяся сопровождать меня в этой прогулке, - отец придерживался мусульманских традиций: «В доме три девки, что это я его, парня, буду заставлять?» Иногда Рудик сам вызывался сходить за хлебом, - если отец не пускал его на занятия в танцевальный кружок, - а приходил ночью с черствыми булками. Занимался.

Семейная фотография. Кроткое лицо матери с тонкими чертами и такими же крупными, глубоко посаженными глазами, как у сына.

- Мама любила плясать и часто пела татарские народные песни. Она была очень музыкальна от природы. Именно мать стала виновницей совершившегося в нем переворота в тот исторический вечер, когда впервые привела всех своих детей в Оперный на «Журавлиную песнь».

«...С того момента, как я вошел в это волшебное место, мне казалось, что я покинул реальный мир и родился вновь...» Это из «Автобиографии» Р. Нуреева, выпущенной английским издательством. Тоже хранится в музее как экспонат.

«...В этот вечер мною овладела абсолютная убежденность, что я рожден танцевать...»

- А когда в семье стали замечать пристрастие мальчика к танцу?

Заведующая музеем И. Г. Гуськова показывает мне совсем ранние его снимки, где Рудику 1,5-2 года. Он серьезный, в одних трусиках стоит на стуле в горделивой позе, выставив одну ногу перед другой так, что глазу открывается врожденная выворотность его ног - качество, на которое в первую очередь обращают внимание специалисты, принимая детей в хореографические школы.

- Сама я этого не помню, но мама рассказывала: накануне какого-то праздника из детского сада приходили воспитатели, Рудик как раз перед утренником заболел свинкой, а без него праздник никак не получался.

Еще одна фотография, сделанная в Доме пионеров. Рудик танцует в паре с девочкой - венок на голове, костюм в украинском стиле. Может быть, за это выступление ему была подарена книга П. В. Сытина «По старой и новой Москве» с надписью: «За участие в смотре художественной самодеятельности Ждановского района, за лучшее исполнение танца». Книга хорошо сохранилась, хотя страницы сильно пожелтели от времени.

Дом учителя, Дом пионеров, балетный зал оперного театра. Кстати, именно в этом зале располагается теперь театральный музей. В фондах хранятся снимки, запечатлевшие моменты занятий 15-летнего артиста кордебалета в этом помещении, где он занимался под руководством 3. Бахтияровой и В. Пяри. А до этого была Е. К. Войтович, снимок которой тоже имеется в музее. Еще раньше -А. И. Удальцова...

 

Корреспондент „Ъ"

Татьяна Кузнецова.

"Проморгали. Честно говоря, проморгали"

 

Генеральная прокуратура России реабилитировала Рудольфа Нуреева — теперь он не изменник Родины, каковым по приговору советского суда был много лет, а жертва политических репрессий. О том, как готовились осуждение знаменитого артиста и его последующая реабилитация, корреспонденту „Ъ" Татьяне Кузнецовой рассказала старший помощник генерального прокурора РФ государственный советник юстиции 2-го класса Галина Весновская.

- На основании чего было возбуждено уголовное дело Нуреева, кто был его инициатором?

- Основанием послужил отказ Нуреева возвратиться после гастролей во Франции на родину. Факт побега широко освещался западными СМИ, и правоохранительные органы пришли к выводу, что Нуреевым совершено преступление, поскольку в этих публикациях порочилась позиция, весь строй Советского Союза. Хотя в материалах дела это официально не звучит.

- Осуждение происходило публично или на закрытом заседании?

- Вот смотрите, суд определяет: «Поскольку подсудимый Нуреев находится за пределами Советского Союза и доставить его в зал заседаний не представляется возможным, судебная коллегия, совещаясь на месте, определила: дело рассмотреть в отсутствие подсудимого Нуреева...» Здесь есть пометка, что дело рассмотрено в закрытом судебном заседании.

- А если предположить невероятное — Нуреев вернулся, чтобы участвовать в процессе. Его бы посадили?

- Не исключено. В тот период именно такая практика и была. Таких, как он, признавали виновными в таком тяжелом государственном преступлении, как измена Родине.

- В приговоре сказано: «с конфискацией имущества». В чем состояло это имущество и было ли оно конфисковано?

- У Нуреева был проведен обыск. Тогда у него была комната в коммунальной квартире, но проживал он в квартире своего учителя Пушкина. Арест был наложен на пианино, принадлежавшее Нурееву, находящееся в его комнате, в которой проживала его сестра, Нуреева Роза Нурмухаммедовна. «Пианино „Беккер", номер 4546, на внутренней стороне левой боковой стенки полированное, под орех, новое, с небольшими вмятинами, форма угла со стороны...» Согласно материалам дела, 3 ноября 1961 года Роза Нурмухаммедовна дала расписку в том, что она берет этот предмет на ответственное хранение.

- Эти семь лет — максимальный срок?

«Я хочу работать повсюду» Очевидцы побега советского танцовщика еще давали показания ленинградской следственной комиссии, а сам Нуреев уже надиктовы-вал журналистам свою «Автобиографию». Благодаря издательству «Аграф» мы можем познакомиться с его восприятием тех событий. Во время пребывания в Париже я чувствовал, что угроза нарастает. Я ощущал себя птицей в силках, которые стягивали все туже и туже... За «безответственный» образ жизни, как они это называли. Сколько раз в годы учебы в Ленинграде и выступлений в Кировском мне говорили: «Нуреев, твое присутствие портит здесь всю атмосферу, ты — темное пятно на чистом теле нашей труппы...» И вот в тот момент, когда труппа начала выходить (на посадку в лондонский самолет.— „Ъ"), Сергеев (первый танцовщик и фактический глава труппы.— „Ъ") подошел ко мне и сказал,с улыбкой: «Рудик, ты сейчас с нами не поедешь. Мы только что получили телеграмму из Москвы о том, что ты должен танцевать завтра в Кремле». Я понял, что это последний ход в трехлетней кампании против меня... никаких поездок за границу впредь и отказ навсегда от положения первого танцовщика, которое мне предстояло получить через пару лет. Я буду обречен на полную безвестность. И тут я почувствовал, что скорее убью себя... А затем я совершил это — после самого длинного и захватывающего прыжка в моей карьере я приземлился прямо в объятия двух инспекторов: «Я хочу остаться»,— выдохнул я... Полицейские объяснили, что мне придет-. ея подписать требуемую форму с просьбой об официальном «предоставлении убежища», но прежде, согласно правилам, я должен провести пять минут в комнате один, размышляя — без какого-либо давления — о решении, которое собираюсь принять... Я был один. Четыре белые стены и две двери. Два выхода в две разные жизни... Мысли, естественно, возвращались к родным... ко всему, что у меня было самого дорогого и сделало тем, что я есть. И в то же время к жизни, полной ежедневных мелочных преследований, инсинуаций, мелких доносов. Жизни, заставившей, как я хорошо знал, некоторых молодых артистов моего поколения покончить с собой, чтобы не вести безнадежную борьбу. У новой свободы был суровый вид. Я буду один, но не так, как мне всегда страстно хотелось: это будет полное одиночество. Но я надеялся, и этого было довольно. И я пошел в кабинет инспекторов... Я хочу, подобно слепому, попробовать на ощупь все, что меня окружает. Я хочу иметь возможность работать повсюду — в Нью-Йорке, Париже, Лондоне, Токио и, разумеется, в самом, на мой вкус, прекрасном из театров — сине-серебряном Кировском в Ленинграде. Мне двадцать четыре года. Я не желаю, чтобы кто-то решал за меня мое будущее, определял, в каком направлении мне «следует» развиваться. Я попробую дойти до этого самостоятельно. Вот что я понимаю под словом «свобода».

- Нет. Нурееву определили меру наказания ниже низшего предела. Статья 64 УК предусматривает от 10 лет лишения свободы. В судебном решении указано, что — наряду с тяжестью совершенного им преступления — принят во внимание его возраст и конкретные мотивы и обстоятельства, при которых им было совершено указанное преступление. Что касается мотивов, то они четко просматриваются по материалам уголовного дела. Ему запретили дальнейшие зарубежные гастроли. И Нуреев пришел к выводу, что его карьера на этом будет завершена. Его могут сослать. На мой взгляд, решение о побеге он вынашивал, поскольку эта акция, по материалам дела, кажется подготовленной заранее. 

- Правда? Господствует мнение, что это был спонтанный порыв.

- У меня сложилось другое мнение. Нуреев мало общался с представителями труппы, его больше интересовало иностранное окружение — поклонники, поклонницы. Он активно и очень упорно изучал английский язык. К тому же в первые же секунды побега в дело активно вмешались полицейские силы Франции. Для того чтобы отделить его от советских представителей, вернее, изолировать.

- Были ли в материалах дела оперативные данные сотрудников так называемых компетентных органов, которые сопровождали труппу?

- В материалах дела таких сведений нет. Здесь представлены материалы буржуазной прессы и протоколы допросов очевидцев — членов труппы и администрации театра.

- Раз сотрудников КГБ называют администрацией театра, указаны ли их имена, должности?

- Да, конечно. Заместитель директора, руководитель труппы и еще как-то, рабочий сцены.

- Не складывается ли из материалов дела впечатление, что органы в данном случае сработали очень топорно?

- Проморгали. Честно говоря, проморгали. Они предвидели, скорее всего, допускали этот поступок, но не были подготовлены к нему. Потому что у него не было при себе вещей, кроме фотоаппарата и куртки. Все его вещи уже были погружены в лондонский самолет. И в беседе с администрацией театра, которая проходила в это время, он вел себя нервозно, так сказать, взволнованно.

- А сколько их было — «представителей администрации»?

- Активно действовал один. Но его действия были пресечены полицией. Полиция отвела Нуреева в одну сторону, представителя администрации— в другую. После этого состоялась одна единственная беседа.

- Есть ли в материалах дела рассказ об этой беседе?

- Да. Нуреев отказался возвращаться, боясь преследований. Но чувствовал даже при этом себя не очень уверенно. Вот показания одного из очевидцев: «После объявления Нурееву о том, что он не может лететь в Англию, а должен на нашем самолете, который взлетает на два часа позже, вылететь в Москву для переговоров, Нуреев побледнел и находился в каком-то шоковом состоянии. Он заявил, что у него нет костюма и выступать в Москве он не сможет, что он хотел бы быть в Лондоне со всеми вместе. Настроение у него было очень подавленное. Ему предложили попрощаться с представителями труппы и пройти в зал ожидания. Он отказался. Тогда мы пошли в кафе при аэровокзале. Появилась женщина, с которой его видели ранее. Он подошел к ней, они о чем-то коротко переговорили, Нуреев вернулся за столик, где сидел представитель посольства и заведующий фирмой, которая принимала театр. Потом появлялась еще раз та женщина. Нуреев еще раз подходил к ней, еще раз переговорил, сел в кресло. Был бледен, его лихорадило. Его попросили объяснить, что происходит. Успокаивали, чтобы он не волновался. Он ответил, что обдумал, все решил, не раскрывая своего решения. Что его решение окончательно и он его не изменит. И после этого он...»

- Что же он сделал? Как он от них ушел?

- Очень просто. После этого разговора полицейские подошли и разъединили его и представителя администрации.

- Так прыжка-то не было?

- Не было. Это условный образ, символический.

- Вы, наверное, рассматриваете много дел подобного рода. Что вас как специалиста удивило в деле Нуреева?

- В этом деле судьба человека выразилась. Она повернула его жизнь буквально на 180 градусов. Вы знаете, мне очень приятно, что люди, окружавшие его в тот период, дали ему очень объективную характеристику. Люди показали свою честность. Они объективно говорили о чертах его характера — и о вздорности, о непредсказуемости, и капризности. Но ни один не умалил его талант. Ни один! 

Дорога предательства. Рудольф Нуреев (1938-1993) был осужден в СССР в 1962 году, через год после того, как остался на Западе во время парижских гастролей Кировского театра. Судебная коллегия по уголовным делам г. Ленинграда приговорила его заочно к семи годам лишения свободы и конфискации имущества по статье 64 УК РСФСР («измена Родине»), уголовное дело № 50888. Дело Нуреева было пересмотрено по инициативе его сестры, отправившей этим летом заявление в Комиссию по реабилитации при президенте. Через 11 дней после получения официальной бумаги Генпрркуратура России объявила о его реабилитации. В последние годы жизни Нуреев неоднократно бывал в СССР. в 1987 году он приезжал проститься со смертельно больной матерью, в 89-ом, сам смертельно больной, танцевал «Сильфиду» в Кировском, а  92-м, за несколько месяцев до смерти, дирижировал в Казани балетом «Ромео и  Джульетта». Ходят слухи, будто ему покровительствовала Раиса Горбачева, что и позволило Нурееву пренебречь угрозой семи летней отсидки.  Нуреев умер самым богатым танцовщиком  мира: к моменту смерти в парижской больнице его состояние оценивалось в  $50-80 млн плюс стоимость трех квартир и, трех собственных островов. Стоит отметить, что в начале сентября в  Нью-Йорке прошла презентация книги Дианы Солби «Рудольф Нуреев», в которой утверждается, что на герое до сих пор висит судимость. Теперь финал монографии придется переделать.

 ____________

 

Штрихи к портрету

 

Дус Франсуа: День Руди

«Единственное место, где я отдыхаю от тебя, - это ванная», - любил поддразнивать меня Нуреев. Если говорить о наших отношениях, то я была просто его подругой, доверенным лицом.

Я оберегала его от повседневных мелких хлопот, чтобы он посвящал себя только искусству. В антракте между вторым и третьим актом, например, устраивала для него обед.

По вечерам у него бывали Патрик Шеро, Жан-Клод Бриали, Лесли Карон, Глория Вентури, Джесси Норман, Мария-Елена Ротшильд, Ли Радзивилл (сестра Жаклин Кеннеди).

Едва заканчивался спектакль, мы быстро уходили. Дома, еще до ужина, он бросался к видео, чтобы просмотреть кассеты с записями своего танцевального дня. Затем он смотрел старые фильмы. Наконец мы ужинали при свечах. К двум часам ночи расходились по своим комнатам.

Он просыпался в девять часов и погружался в чтение прессы (отдавая предпочтение «Геральд трибюн»). В одиннадцать часов я провожала его в театр. В последнюю минуту он хватал свой чайный термос, который сопровождал его повсюду. Надевал берет, который не снимал никогда, веря, что он спасает его от насморка. У него была японская сумка на роликах, набитая трико, колготками и чепчиками. Он всегда таскал ее за собой, и прорывалась она "Лорд Джон".

«Пари матч», январь 1993 г.

 

Оливье Мерлен: «Он поражал, как током».

Чтобы танцевать, как Рудольф, нужно быть таким пламенно страстным, как он. Не только отточенная техника, но и выразитильная мимика. Великолепные скулы, изумительные ноздри делают его лицо необыкновенно выразительным. Барышников - слабая тень по сравнению с ним. Нуреев - действительно личность! Шея и плечи свободно открыты. Пропорции идеальны. Никто не может прыгать, как он.

Что необыкновенно у этого танцовщика - его индивидуальность, его сущность. Его появление на сцене покоряло. Пробежки были сенсационны. Он поражал, как током. Он не перебарщивал. Его манера подавать себя была совершенна. Техника строгая и без всяких выкрутасов.

«Пари матч», октябрь 1992г.

 

Ролап Пети: «Он говорил мне: я должен был построить свою жизнь с Марго Фонтейн»

"Ты пригласишь меня дирижировать оркестром?" - его голос был настойчивым, почти умоляющим. Нуреев не мог жить без публики и сцены. Это было в ноябре, мы дежурили у него дома - Париже, на набережной Вольтера. Он уже не мог ходить, подниматься по лестнице  без посторонней помощи.

Года три назад он решил взять в руки дирижерскую палочку. Я попытался уйти от прямого ответа: "В Марселе "Коппелию" начнут ставить слишком скоро. У тебя не будет времени репетировать по-настоящему". Нуреев не сдавался: "Ну, а в Палермо, куда ты поедешь потом?" Мыслил ли он ясно в этот момент? Или это было игрой, желанием обвести судьбу вокруг пальца?

Он, такой незащищенный, был побежден, сражен болезнью. Вспоминаю, как он с гордостью мне говорил: «Я даю более 250 представлений в год». Я отвечал ему со смехом: «Нечем больше хвастаться?» Он был, тем не менее, единственным танцовщиком, который прилетал на самолете в Сидней, на край света, и танцевал там без малейших признаков усталости. А как он боялся летать на самолете! Поэтому на борту сильно выпивал.

Его называли капризным, жадным. Конечно, он покупал дома повсюду: в Париже, Лондоне, Монте-Карло, на Антильских островах. Объяснял, что в детстве был лишен всего этого. А еще он страшно боялся, что русские могут отобрать у него все, чем он владел.

Нуреев мог быть неслыханно резким в выражениях. Мы с ним ссорились два раза. Один раз - в Лондоне, где он исполнял роль Квазимодо в «Соборе Парижской Богоматери», другой раз - в Театре на Елисейских полях. У него не лежала душа к французскому танцу, и он очень стремился быть «русским танцовщиком». Нагрубив, он быстро отходил. Звонил по телефону: «Я приду?» Что ему ответишь? - «Приходи!»

В начале его карьеры я говорил ему: «Ты фотогеничен, как Мерилин Монро». Это его смешило, но он оставался самим собой.

Марго Фонтейн никогда не ошибалась в людях. Она бы давно бросила танцевать, если бы ей не встретился Нуреев. Когда мы работали вместе, она предупреждала: «Если вы уступите ему, то не закончите свой балет». Действительно, когда я разучивал с Рудольфом новое па, он сказал капризно: «Я не буду этого делать!» Я твердо стоял на своем. Сначала он попытался спорить, но потом, смеясь, отступил.

Марго Фонтейн питала к нему целый букет чувств: материнских и любовных. «Думаю, это единственная женщина, которая что-то значит в моей жизни, - сказал мне Рудольф. - Я должен был построить свою жизнь вместе с ней».

«Пари матч», январь 1993 г.

 

Никита Долгушин; «...эпатаж всегда настораживает»

Улица Росси (балетное училище) и Театральная площадь (театр), что были связаны до поры до времени теснейшими узами цеховых устремлений, знали немало примеров жреческого служения искусству. Эту атмосферу безоглядной любви к делу своей жизни и почувствовал Рудольф Нуреев, стажер из Уфы, появившийся в Училище в дешевеньком коричневом лыжном костюме «Москвич», дорогих замшевых башмаках и с чемоданчиком-саквояжем для балетных туфель. Он привлекал внимание не столько видом, сколько, как теперь говорят, имиджем обособленности: одежда - какая подвернулась под руку, комфортная обувь для сохранения ног, сумка с балетными вещами (все мое ношу с собой). А главное - аура человека, умеющего вести диалог с собой, размышляющего, постигающего мир. Таким он останется и впредь, но в дальнейшем оболочка цинизма человека, постигнувшего-таки мир, несколько сократит мерцание ауры, хотя уничтожить ее полностью не сможет. А пока старательно кривящая рот спасительная усмешка растворится в потрясении: залы Эрмитажа, Филармонии, аудитории университета, куда юноша забегает не из-под палки. Сдержанный, экономный темп его проходов по коридорам училища и стрелам городских проспектов взрывается сокрушительностью танцевальных откровений в балетном классе. Чаще вне заданных комбинаций. Каскад невиданных прыжков, вращении, батманов, позировок ошарашивает нас. Да пожалуй, и не только нас, его однокашников.

Имя этого человека - артиста, хореографа, покинувшего родину более трех десятков лет назад и за рубежом трагически скончавшегося, - многие годы одними произносилось с восторженным придыханием, другими - с оттенком брезгливости. Волны страстей относительно его личности обрушивались и откатывались неоднократно за время существования его персоны, заявившей свою незаурядность с места в карьер. Добрым, но скандальным, цельным, но блудным называли его сведущие и несведущие современники. Его эпатажи в юности были, скорее всего, бессознательными и окружающими нередко воспринимались как хулиганские, в зрелости же носили отпечаток суперэлегантности. «Нормальных» обывателей эпатаж всегда настораживает, а к эпатирующим личностям они относятся предвзято. И впрямь, прыжок молодого артиста в западное «окно» поверг в смятение не только крути административные.

Нынче эмиграционные новости никого не удивляют. Но в советском обществе тридцатилетней давности поступок тот вызвал эффект разорвавшейся бомбы. Не знали, что и думать. Да и думать-то полагалось по подсказке. Подсказок же появилось множество. К удивлению, даже западных. Например, крупнейший деятель французской культуры, хореограф Сергей Лифарь, уроженец России, сам эмигрант первой волны, на страницах «Известий» предсказывал гибель порвавшему связь с родиной художнику. В его словах проглядывала абстрактная правда, подтверждающаяся историческими примерами. Но поступок был совершен и не исчерпан единичным случаем.

Однако за развитием творческой биографии Нуреева - другой у него не было - внимательно наблюдали на родине. О его выступлениях, маршрутах, партнерах, вводах, а затем и новых, специально сделанных для него спектаклях узнавали из журналов, по «голосам» радио или редких очевидцев. Так длилось довольно долго. Появление в ленинградских узких кругах кинофильма «Я - танцовщик», затем в более широких - видеокассет с танцами и собственными постановками Нуреева в какой-то степени удовлетворило спрос ревнителей его судьбы.

Узревшие в его судьбе торжество развития личности в свободном мире ликовали, подсчитывая баснословное количество спектаклей, суммы гонораров, творческие связи своего кумира, не отдавая себе, однако, отчета в физических и вкусовых издержках звезды, сполна ощутившей жесткие условия игры свободного мира. Блюстители патриотических нравов спешили обнаружить те самые «неизбежные» потери, на которые обычно указывается в случае отрыва художника от родины. Ибо сценическая культура по ту сторону сильно разнилась с нашими представлениями о ней...

Вернемся в Петербург, тогда Ленинград конца 50-х годов. В славные стены академии Вагановой, тогда - просто Хореографического училища. Вернувшись, увидим синюшных (как все дети профессионального балетного мира) ребят, снующих по знаменитым коридорам, и тут же - невысокого скуластого юношу, робко ступающего по половицам, которые ему, провинциалу, чудом оказавшемуся в балетной столице, говорили, возможно, больше, нежели иному начинающему «балеруну» из коренных петербуржцев. Со временем неуверенная походка юного татарина отольется в поступь человека, оставляющего свои следы меж теми, легендарными... А пока будущее словно торопит юношу расстаться со школьным ранцем.

Учителя не сводили до минимума стажировку семнадцатилетнего ученика, нагружая «ранец» кажущимися ненужностями. Однако времени было слишком мало. Отсутствие прочного фундамента в дальнейшем сказалось в его постановках русского балетного наследия. Небось, сколько раз локти кусал признанный всем миром мэтр в тщетных усилиях воссоздать незнаемое... А может быть, и нет. Ибо в юности, глуша комплекс неполноценности, заменяя отсутствие подлинных знаний интуитивным восприятием окружающего богатства, он иной раз вступал в противоречия и даже борьбу с ревнителями петербургских традиций. С этого времени и берет начало его скандальная репутация.

 

Нинель Кургапкина: «Расскажу о друге»

...Когда он остался, я была очень расстроена. Во-первых, я потеряла такого партнера, да и не только партнера, потому что отношение у меня к нему было больше, чем просто к хорошему танцовщику, который удобно держит. Он мне нравился, хотя характер был отвратительный. Но все же я понимала, что он сделал правильный выбор.

Вот первые после его бегства гастроли в Париже. Раздался звонок. Рудик. «Можно вас на ужин пригласить?» А нам только что сказали, что нельзя. «Можно, я пошлю цветы?» - «Знаешь что, не надо». - «А можно я приду за кулисы?» - «Знаешь, - говорю, - не надо!» - «Я понял, наверное, еще нельзя...» Но во время следующих гастролей в Вероне он был на спектакле и прислал цветы с Карлой Фраччи. А первая нормальная встреча была намного позже, в Париже. Я была у него дома, говорили, спорили. Рудик пригласил меня на месяц давать уроки в Гранд Опера, и затем, спустя год, я там ставила вместе с ним «Баядерку».

Смерть Рудика не явилась неожиданностью. Он долго болел, в последнее время находился в очень тяжелом состоянии. На похоронах я была. Когда мы все стояли на лестнице Гранд Опера в ожидании гроба, ко мне вдруг подошел какой-то человек с переводчицей и сказал: «Мы очень просим вас прочитать отрывок из «Онегина» в память о Рудике». Я разволновалась, говорю: «Я вообще-то никогда не читала, у меня не выйдет». - «Ничего». - «Я без очков». - «Очки найдем». Я прочитала, получилось все нормально.

Придет ли час моей свободы?

Пора, пора! - взываю к ней;

Брожу над морем, жду погоды,

Маню ветрила кораблей.

Под ризой бурь, с волнами споря,

По вольному распутью моря

Когда ж начну я вольный бег?

Пора покинуть скучный брег

Мне неприязненной стихии

И средь полуденных зыбей,

Под небом Африки моей,

Вздыхать о сумрачной России,

Где я страдал, где я любил,

Где сердце я похоронил.

 

Михаил Барышников: из интервью журналу Vogue

...Я впервые встретил его в Лондоне в 1971 году, когда был там с Кировским. Я не знал Рудольфа в России. Он был старше меня на десять лет и сбежал за три года до того, как я приехал в Ленинград. Но он был для нас легендой. И когда наш общий друг подошел ко мне в Лондоне и сказал: «Рудольф хочет с тобой встретиться, если ты хочешь этого», - я, конечно, ответил: «Да».

На следующий день наш друг заехал за мной рано утром, чтобы люди из КГБ не увидели, как я ухожу из отеля. Мы подъехали к дому Рудольфа - большому, красивому каменному особняку, стоящему на краю громадного парка. Дом был почти пустой - только штабеля книг по всему полу и несколько предметов из старинной итальянской мебели. В центре этого большого пустого пространства был Рудольф...

Мы провели вместе целый день. он расспрашивал меня о труппе, то об одном, то о другом, об их судьбах, но больше всего ему хотелось говорить о самом танце: об учителях и технике, и как делают класс русские, и как его делают французы, и как англичане, и как долго они разогреваются, и как работают у палки... Он становился все более увлеченным, все более эмоциональным.

Его одержимость, возможно, вытекала из того, что он так поздно начал карьеру танцовщика. Он был помешан на танце еще очень юным, но поскольку происходил из бедной семьи, из отдаленной провинции, то смог только в 17 лет попасть в Ленинград и серьезно поставить ноги в первую позицию. Это очень поздно для классического танцовщика. Он знал это и отчаянно пытался догнать сверстников. Он шел как танк, его нельзя было остановить, каждый вечер он был в балете или филармонии. И каждый день, весь день - танец.

Он был одним из первых в России, кто вышел на сцену в одном трико и танцевальном бандаже. Большинство танцовщиков носили для благопристойности мешковатые короткие штаны. Или особого сорта трусы под трико. Но для Рудольфа его тело было атрибутом его техники. Он хотел показать его.

...Очень во многом Нурееву помогал его учитель Александр Пушкин. Пушкин знал технику досконально, вдоль и поперек, и он был неторопливый, методичный педагог. Это было именно то, в чем нуждался Рудольф. Долгое время он жил в доме Пушкина, и жена Пушкина, Ксения Юргенсон, в прошлом также балерина, во многом помогала Рудольфу.

 

Нина Жиленко

Последний букет для королевы Марго

 

18 мая 1992 года он был в Казани. По-летнему теплый ветерок осторожно шелестел на улицах афишами международного фестиваля классического балета. На одной из них его имя стояло в непривычном для всех амплуа: дирижер Рудольф Нуреев. Два месяца назад он выступил в местной филармонии с симфоническим оркестром, исполнив музыку любимого балета - «Ромео и Джульетта» Сергея Прокофьева, и принял приглашение татарского театра на фестиваль, где дирижировал теперь «Щелкунчиком».

Сегодня день рождения Марго, и он отменил встречи, визиты. Впервые за много лет ему не надо было слать телеграммы, охапки цветов, выбирать оригинальные подарки, придумывать слова поздравления. Почти год ее уже не было на свете.

Он был далеко не сентиментальным человеком, но, повинуясь безотчетному порыву, купил букет роз и, не найдя в гостиничном номере, куда бы их поставить, положил прямо на стол. Сел в кресло, не сняв берета и большой пестрой шали, уютно облегавшей шею. Он постоянно мерз - видимо, давала знать о себе болезнь. Но тревожный озноб охватывал его и при мысли: как близко Уфа! Для него не существовало расстояний, в считанные часы он перелетал с одного конца континента на другой, а этот маленький отрезок земли был непреодолим. Неласково встретил его родной город пять лет назад... и теперь его туда не позвали! Нет, это запретная тема... Усилием воли погасил трепещущий тоскливый огонек, не дав ему разгореться в сильное пламя.

Волны памяти понесли его к далекому британскому берегу.

Их первая встреча - через полгода после того, как он остался в Париже, попросив у Франции политического убежища. Марго пригласила его на свой благотворительный вечер в «Ковент-Тардене». Шумиха вокруг него еще не улеглась, он чувствовал себя животным, выставленным на всеобщее обозрение. Чтобы уйти от толпы репортеров, агентов спецслужб, в Лондон приехал под вымышленной фамилией - Роман Ясинский.

Он шел к ней на «чашку чая» и откровенно боялся: балерина с мировой известностью, «звезда» британского истеблишмента - как все пройдет? А как увидел ее, маленькую, хрупкую, трогательную, почувствовал, что она тоже волнуется. И... улыбнулся ей. Она ответила благодарной улыбкой, напряженность улетучилась в один миг. Так началась жизнь самого знаменитого в истории мировой хореографии дуэта.

На концерте он был зрителем. Ее танец покорил. И все в ней вызывало восторг. Она казалась гордой, величественной и недоступной. Он уже знал, что в жилах Пегги Хукхем течет кровь английских королей, и восхитился: как точно она выбрала себе сценический псевдоним - Марго Фонтейн. Королева Марго!

Впервые публика увидела их вместе в «Жизели». Сначала Марго переживала, но очень скоро между ними возникло безусловное понимание.

Она была старше почти на 20 лет, ее карьера танцовщицы клонилась к закату. В отцветающую орхидею он вдохнул свежие силы и подарил еще десять лет золотого цветения на сцене. Романтичность и европейская утонченность переплелись удивительным образом с восточной страстью и огненным темпераментом, споря между собой и дополняя друг друга, раскрывая все новые нюансы чувств. Когда они были на сцене, их тела, руки соединялись в танце так гармонично, что, уверен он, ничего подобного уже никогда не будет.

Марго забывает о разнице в возрасте, о том, что она добропорядочная жена посла, ей все равно, что скажут люди. Она рядом с ним на вечеринках, прогулках, в забавах и развлечениях. Во время гастролей в Сан-Франциско они решили после выступления немного погулять... по крыше дома. Пришлось пять часов провести в полицейском участке, пока их не освободили под залог.

Когда Марго танцевала Джульетту, никому и в голову не приходило вспомнить, что ей за сорок. Она летала по сцене - юная, страстная, нежная. Ее аттитюды, арабески, прыжки восхищали изяществом и легкостью, руки передавали такие оттенки переживаний, что любые слова казались блеклыми.

Позже она, как бы опомнившись, то приближает его к себе, то отдаляет. Они вместе покорили Европу и Америку. В их честь устраивали приемы в королевских домах и в Голливуде. Он запросто танцевал буги-вуги с Жаклин Кеннеди, с удовольствием откликалась на его приглашения Лиз Тейлор. Ему нравилось вращаться в этих кругах, но он утрачивал интерес к окружающим, стоило Марго войти в комнату. Она всегда оставалась его Королевой, а он для нее был Принцем - покорным, нежным, искренним.

В 1963 году Фредерик Аштон создает специально для них балет «Маргарита и Арман» (версия «Дамы с камелиями») на музыку Листа. В день премьеры он принес Марго маленькое дерево белых камелий. Она восприняла его как символ их отношений. Они протанцевали - словно пропели - эту красивую легенду о любви как свою историю. В щемящей душу невозможности благополучного исхода была и их судьба.

Кто знает, у них, возможно, и был бы «хеппи энд», если бы в 1964 году в Панаме муж Марго - Роберто Ариас - не стал жертвой покушения. Чудом оставшийся живым, он оказался навсегда прикованным к инвалидной коляске. А Марго - человек долга.

...Наконец наступил день, когда Марго Фонтейн в последний раз вышла на сцену. В конце 70-х она уехала с Ариасом в Панаму, поселилась на небольшом ранчо на берегу Тихого океана, полностью окунувшись в заботы о муже.

Без нее все вокруг как бы потеряло блеск. Он тяжело переживал разлуку, замкнулся, находил утешение в одиночестве. Когда она заболела, часто звонил ей. За месяц до смерти навестил в госпитале и был потрясен ее страданиями. Узнав о кончине Марго, потерял самообладание, громко рыдал и повторял: «Я должен был на ней жениться! Она была единственным человеком, который что-то значил для меня!..» На похороны не поехал - пусть останется в памяти живой. Он укрылся на своем острове Сен-Бартельми в Карибском море. Плакал, смотрел на волны, играл Баха...

За окном казанские сумерки сгустились до черноты. Заканчивался день рождения Марго - первый и последний, который он прожил без нее. Всего через семь месяцев в Париже остановится и его сердце. Но пока он полон неистового желания жить, работать, творить до последнего вздоха. Его не остановят все более жестокие атаки болезни. Впереди - прощальный триумф в Гранд-Опера после блестящей премьеры «Баядерки».

 

 К. 3. Ягафарова.

У восточного ковра

 

В прошлом году мне посчастливилось вместе с артистами нашей филармонии принять участие в Международном фольклорном фестивале во Франции. Готовясь к предстоящей поездке, мы дали себе слово - обязательно посетить могилу нашего земляка Рудольфа Нуреева.

Небольшой французский городок - последний в фестивальной эстафете. 14 августа 1997 года здесь проходил прощальный бал для всех участников этого форума, завершившийся далеко за полночь.

Когда огни фестиваля погасли, мы отправились домой, через Париж, в предместье которого в 1993 году был похоронен Рудольф Нуреев.

Приехали мы пасмурным, дождливым утром. И, выйдя из автобуса, принялись искать его могилу. Был слишком ранний час, и сторожа, который подсказал бы нам дорогу, еще не было.

Мы разбрелись во все стороны огромного Парижского русского кладбища. Мелькали даты и имена - князь Трубецкой, Корнилов и сотни других представителей российской и мировой истории и культуры.

Я шла по центральной аллее. Почему-то сердце подсказывало, что Нуреев похоронен где-то здесь. И я не ошиблась. Еще издалека, увидев что-то красивое и необычное, - поняла, что здесь именно то, что мы ищем.

«Ребята, идите сюда, я нашла», - позвала я, подходя к могиле. Это был яркий, разноцветный ковер с изысканными узорами, показавшийся мне таким «мягким». Но, прикоснувшись к нему, я поняла, что эта внешняя «мягкость и теплота» обманчива. На самом деле ковер был создан из чудесного яркого материала, похожего на стекло, которому не страшны ни дождь, ни снег, ни солнце, ни время. 

Мы возложили большой венок из живых цветов рядом с огромным букетом роз. На их лепестках блестели капли утренней росы, а на наши глаза навернулись слезы.

Стояли молча, и у каждого было ощущение встречи с земляком здесь, вдалеке от дома.

И свой концерт «Гюльназира», ставший заключительным в наших сорокадневных фестивальных выступлениях во Франции, мы посвятили его светлой памяти. Когда зрители узнавали, что мы с родины Нуреева, нас всякий раз встречали аплодисментами, а мы чувствовали неподдельную гордость.

 

********************